Социальные ограничения: содержание, структура, функции

вот, оказывается странные эти социальные законы: вроде бы они и есть, да

только почти никто и никогда их не выполняет, так что их с другой стороны

как бы и нет. Итак, свобода воли людей оказалась оправданной, но под вопрос

опять попал объективный характер этих законов. При этом, по мнению А.А.

Зиновьева, люди часто нарушают и природные законы, расплачиваясь за это,

что, однако их не отменяет. В качестве примера этот автор приводит

объективный, независимый от воли и сознания людей социальный закон

организации и успеха дела, в соответствие с которым у группы должен быть

компетентный руководитель и адекватные делу члены группы. Если же этот

закон проигнорировать, то группа успеха не достигнет. Однако и в случае

соблюдения этого «закона» 100% гарантии успеха для группы нет – этому могут

помешать внешние влияния, ошибки в оценке компетентности её членов и многое

другое. А главное, этот «закон» будет работать, только если подлинная цель

группы – достичь успеха в деле, а не какая-то иная, что тоже иногда бывает.

Здесь и закрадывается подозрение, что «социальные законы» А.А. Зиновьева не

законы, а просто правила целерациональной деятельности в обществе,

зависящие как и порядки в обществе, делающие именно их актуальными, от воли

и сознания людей.

Далее А.А. Зиновьев пишет, что в «реальности одновременно действуют

различные законы»(165, с.77), проявляющиеся через массу отклонений и

нарушений и, игнорируя одни социальные законы, люди действуют в силу каких-

то других. Но если число этих законов бесконечно (а об этом вопросе автор

умалчивает), то они фактически не действенны, ибо всегда можно

переключиться с одного закона на другой, а также невоспроизводимы,

непроверяемы, и полностью непознаваемы. Далее автор утверждает, что

социальные законы не тождественны необходимости, но при этом универсальны и

«суть самые глубокие механизмы социальных явлений»(165, с.79). Именно эти

объективные и неискоренимые в силу их объективности и независимости от воли

людей законы – источник всех зол и бед человечества и помеха построению

идеального общества. Таким образом, пройдя через свободу воли людей в

выборе этих «законов» и их несоответствие необходимости мы снова упираемся

в детерминизм, с которого и начали их исследование.

В целом концепция социальных законов А.А. Зиновьева представляется мне

во многом надуманной и противоречивой. Задолго до А.А. Зиновьева В.Ф. Эрн

писал: «Вещь, отрешённая от всех иррациональных моментов, может браться

рационализмом лишь в узких пределах её механических свойств. Отсюда

рационализм неизбежно исповедует: а) механистическую точку зрения не как

метод только, но и как последнее объяснение космической жизни и b)

связанный с этим универсальный детерминизм»(483, с.291). В этой связи

естественно задаться вопросом, насколько методологически грамотно и

правомочно объяснять общество исходя из механистической парадигмы, как это

делает А.А. Зиновьев, при том, что ещё Ф. Энгельс наряду с механической

формой движения выделял социальную?

Другой методологический подход к решению этой проблемы предлагается в

русской религиозной философии.

«В Царстве Божием не мыслимы повторения одного и того же, там нет

места для законов и правил в смысле однообразного повторения одних и тех же

содержаний бытия. Наоборот, в душевно-материальном царстве, где ставятся

узкие цели и где новое расширение жизни достигается с величайшим трудом,

одни и те же действия повторяются бесчисленное множество раз; чем ниже

ступень развития деятеля, тем более проявления его оказываются правильно

повторяющимися. Категории качества (выразимые в отвлечённых понятиях черты

эмпирического характера) и количества выдвигаются на первый план в этом

строении бытия. Поэтому получается видимость правоты детерминизма,

утверждающего, будто содержание и течение событий в природе подчинено во

всех деталях незыблемым, неотменимым законам»(254, с.595), - писал Н.О.

Лосский. Однако, как отмечает далее Н.О. Лосский, детерминисты заблуждаются

и вот почему: «Творческие акты, действительно, редко осуществляются в нашем

царстве бытия и возникают, обыкновенно, при соучастии случайных влияний

среды, наталкивающих деятеля на новые пути поведения, которые усваиваются

вслед за тем другими деятелями путём подражания. Усматривая эти условия

развития поведения, рефлексологи и вообще сторонники механистического

мировоззрения воображают, что теории поведения отвергающие …свободу воли,

…и… значение сознания, правильны; однако… они упускают из виду, что

подхватить благодетельные указания случая и целесообразно использовать их

для выработки новых деятельностей может только существо, обладающее

способностью целестремительной деятельности и поставившее себе цель… раньше

того случая, который наталкивает на открытие и изобретение. В этом

динамическом волевом моменте поведения кроется свобода, которой не замечают

рефлексологи»(254, с.595-596).

Таким образом получается, что детерминированность, то есть

закономерность, подчинённость действию законов для деятеля (человека)

обратно пропорциональна степени его духовности. Чем более духовен человек,

чем шире его восприятие, чем больше у него целей, тем больше случайностей

он может заметить в мире и использовать для творчества как непредсказуемого

внесения нового, выходящего за пределы законов. Под духовностью здесь можно

понимать не только её религиозную интерпретацию, но и то содержание,

которое вкладывал в эту категорию Гегель. Категорию духа можно отождествить

с внутренним, непространственным, нематериальным миром, в котором

существуют сознание, творчество, ценности, цели, право, мораль и т.п. С

этих позиций вести речь о социальных законах как минимум некорректно.

Однако, тотальный материализм, утверждая наличие социальных законов,

действует вполне последовательно и логично. Абсолютный детерминизм

неизбежно следует из основной установки материализма о том, что всё есть

материя, а духовные явления - лишь её «отражения» в другой материи. Если

согласиться с этим, то получается, что никакой свободы духовный фактор не

имеет. Однако здесь материализм впадает в противоречие. «…Предпосылкой

овладения силами природы с их причинами и следствиями является

неподверженность нашего «я» в его субстанциональной основе цепи причин и

следствий. Иначе как могло бы «я» рассматривать причины и следствия как

объекты, если бы оно не было стоящим над ними субъектом? Наше «я» не могло

бы сознавать законов природы и овладевать ими, если бы оно было лишь частью

природы»(233, с.58), - отмечал С.А. Левицкий. Материализм же утверждает не

только наличие подобных законов, но и возможность их познания и

использования. Это противоречие хорошо проявилось в марксизме, который с

одной стороны утверждает историческую неизбежность и закономерность смены

общественно-экономических формаций, а с другой стороны, требует активных

действий, революции для реализации этого процесса. Утверждая необходимость

революционной борьбы и социалистической революции, марксизм имплицитно

признаёт, что существует не закон, а лишь тенденция смены одной

общественной формации другой, которую следует активизировать и реализовать

путем практических действий в соответствии со своим свободным выбором. На

мой взгляд, это противоречие является всего лишь пропагандистской уловкой,

предназначенной для убеждения (программирования) интеллектуально

поверхностных людей с различными мировоззренческо-психологическими

установками: на социальную активность и пассивность. Социально пассивных

миф о неизбежности смены общественных формаций должен был подготовить и

примирить с данной возможностью, социально активных же должна была

вдохновить на борьбу революционная риторика. В данном случае создатели

марксизма действовали в точном соответствии с теориями Г. Лебона, который,

в частности, писал: «Чем более кратко утверждение, чем более оно лишено

какой бы то ни было доказательности, тем более оно оказывает влияние на

толпу»(231, с.240), мнения и верования в которой распространяются не путём

рассуждений, а путём заразы. Поэтому серьёзно воспринимать теорию

социальных законов со стороны данного идеологического учения не приходится:

его социальные законы больше похожи на придуманные авторами идеологии

целерациональные установки и алгоритмы действий, предназначенные для

достижения массами поставленных идеологами целей и социальных результатов.

Фактическая цель подобных придуманных социальных законов состоит в скрытом

(манипулятивном) принуждении тех, кто в них поверит к определённому

социальному поведению.

Но действительность опровергает действенность подобных «законов» и

прочих надуманных схем. «Фактическую сторону русской истории мы знаем очень

плохо – в особенности плохо знают её профессора русской истории. Это

происходит по той довольно ясной причине, что именно профессора русской

истории рассматривали эту историю с точки зрения западно-европейских

шаблонов. Оценка же русской истории с точки зрения этих шаблонов правильна

в такой же степени, как если бы мы стали оценивать деятельность Менделеева

с точки зрения его голосовых связок»(369, с.21-22), - писал И.Л. Солоневич.

Он же указывает и на печальные результаты излишней доверчивости к

литературным, философским, научным и прочим надуманным схемам, законам и

шаблонам: «А. Розенберг по своему образованию был типичным русским

интеллигентом… и русскую историческую литературу знал лучше, чем знаем мы с

вами. Он сделал из нее те логически правильные выводы, которые и привели

его на виселицу»(369, с.29).

В действительности, смысл изучения и выявления законов состоит не в

фатальном подчинении им и не в уничтожении иллюзии свободы, как ошибочно

полагал Б. Спиноза. Если бы это было так, «то мы тем более теряли бы

свободу, чем более познавали и схватывали цепи причинностей. А на самом

деле происходит… обратное: чем более мы познаём и охватываем цепи

причинностей, тем более мы получаем возможности властвовать над ними, тем

более возрастает и расширяется наша свобода, ибо «сколько кто знает –

столько тот может»(88, с.53). То есть смысл изучения закономерностей

заключается в свободе овладения ими, на что и нацелена наука. «С того

момента, как сознание начинает оценивать, ставить себе цели и их

осуществлять, покидается почва материализма и начинает действовать тезис

идеализма: «сознание определяет бытие», дух формирует материю»(88, с.61), -

писал Б.П. Вышеславцев. То есть, подчинённость социальным и даже природным

законам есть следствие и признак пассивности и невежества, отвергающего по

выражению В.И. Ленина «вздорную побасенку о свободе воли». В своём

социальном аспекте материализм распознаётся как идеология подчинённых,

закономерно распространяемая вождями во избежание выхода подчинённых из

подчинения им и придуманным ими законам.

Исходя из этого, социальные законы можно сравнить с правовыми нормами

действующими в обществе, которые действительно существуют объективно,

независимо от сознания членов общества, отражают существенные, необходимые

связи между социальными явлениями, но при этом устанавливаются самими

людьми и действуют только в случае их устойчивого исполнения большинством

граждан. Это означает, что тождественных естественнонаучным социальных

законов не существует, существуют лишь различные социальные тенденции,

обусловленные целерациональной и хаотической социальной деятельностью

индивидов и групп, влиянием на общество внешних факторов (природы, других

обществ) и его собственной духовной и материальной культурой. В отличие от

естественнонаучных законов, социальные тенденции не имеют столь чёткой

воспроизводимости и повторяемости, не дают возможности для точных прогнозов

и предсказаний. Выбор той или иной тенденции и её реализация обусловлены

уровнем знаний, умений, активностью, целями и произволом (свободой воли)

отдельных личностей и групп.

Духовно развитые и активные личности или группы получают в этой

ситуации возможности самостоятельного формирования желательных им

социальных тенденций, в частности, посредством захвата идеологической,

политической и экономической власти, а невежественные и инертные массы

становятся жертвами и исполнителями созданных господствующими группами

«социальных законов». Оказывается, даже «Маркс провозглашает, что… и Труд и

Капитал – становятся не просто игрушками в руках объективной логики

истории, но сознательными и самостоятельными ее субъектами, способными не

только подчиняться необходимости, но и управлять важнейшими историческими

процессами, предуготовлять их, провоцировать, проектировать, утверждать

свою автономную волю. Речь идет не об индивидуальном или групповом, но о

классовом субъекте» (149-Т.1, с.21). Исходя из этого представления можно,

например, разрешить давний спор о роли личности и народных масс в истории:

чем выше их уровень развития и активности (и чем невежественнее и пассивнее

их оппоненты), тем значительнее должна быть их роль в истории. Но это лишь

тенденция, которая может осуществиться, а может и не осуществиться в силу

возможного вмешательства различных иных, социальных и внесоциальных

влияний, а не абсолютный и повторяющийся закон. Множество развитых и

активных личностей и групп никак не повлияли на историю, потому что их

деятельность противоречила другим социальным или природным тенденциям, или

свободному выбору масс, например.

Столь же трудно прогнозируемыми из-за наличия у социальных деятелей

свободы воли (помимо сложности социального организма) являются и результаты

природных влияний на общество. Так, астрологические прогнозы не сбываются

не потому, что астрология в принципе является лженаукой (хотя астрологи

могут быть коррумпированы, ошибаться и их методы могут быть несовершенны),

и не потому, что исследуемые ими влияния слишком слабы – А.Л. Чижевский

доказал обратное (См. 449), а прежде всего потому, что реакции свободно

волящего социального деятеля могут быть и скорее всего будут разными при

сходных космических влияниях. С другой стороны, многие древние общества

тщательно ориентировались в своей деятельности на природно-космические

ритмы не только потому, что по сравнению с современной цивилизацией якобы

больше зависели от природы, а потому, что пытались так использовать природу

максимально эффективным для себя образом, не разрушая её. Мировоззрение и

сознание этих обществ также существенно отличалось от современного. В

природе они видели циклы, имеющие начало и конец; вписываясь в эти циклы,

они получали возможность периодически уничтожать своё прошлое, творить свою

историю заново, становясь лучше. Это избавляло древних от подчинённости

своему прошлому и вождям, что характерно для живущих в линейном времени

наших современников, отмечал М. Элиаде (См. 479). Несложно догадаться, что

и «социальные законы» были в древних обществах иными.

Как можно вывести из приведённых примеров, методологический отказ от

детерминистско-материалистической системы объяснения социальных явлений

имеет значительную эвристическую ценность, позволяя объяснить необъяснимое

детерминизмом и снять его противоречия. Проясняется и методологическая

несостоятельность материалистического детерминизма в исследовании

социальных ограничений. Действительно, если сознание есть лишь отражение

одной материи в другой материи, то оно не может ни осознавать, ни

исследовать отражаемого, также как зеркало не исследует отражённого в нём.

С точки зрения детерминизма социальные ограничения – это некая данность,

пассивно воспроизводимая сознанием, а потому неизменяемая и не исследуемая.

Если сознание есть отражение социальных ограничений, то оно само,

следовательно, социально ограничено, само есть то, что подлежит осмыслению

и изучению. Такое сознание можно сравнить со слепым исследующим слепоту,

однако, чтобы понять и оценить нечто, надо видеть и его альтернативы, или

хотя бы представлять их. Индетерминистский подход к проблеме ограничений

позволяет это сделать.

Возвращаясь к вопросу о наличии законов социальных ограничений, можно

считать, что таковых как частного проявления социальных законов не

существует. Принципы неопределённости и дополнительности, статистической

вероятности вошли в настоящее время даже в естественные науки (См. 99,

153). Поэтому «категория случайности, лишь статистически выразимая в кривых

вероятности, лучше соответствует духу современной физики, чем прежние

концепции железных законов природы. Случайность же, понятая в

метафизическом смысле, есть псевдоним свободы»(233, с.210-211). Таким

образом, следует вести речь лишь о социально-ограничительных тенденциях.

Социальные тенденции, частным случаем которых являются социально-

ограничительные тенденции можно определить как направления развития

социальных процессов и явлений, определяющихся социальными и природными

условиями и свободой выбора социального деятеля. Свобода выбора социального

деятеля во многом обусловлена его ценностно-целевыми установками и

психофизиологическими особенностями, но полностью, однако, не предсказуема.

Социальные ограничения могут исследоваться эмпирически для выявления

их тенденций, однако прежде чем приступать к подобным исследованиям, если

таковые будут сочтены необходимыми, следует определиться с исследуемым

явлением, выявить само его наличие и отделить от других, ибо, прежде чем

исследовать что-либо, желательно убедиться в том, что оно есть. Нельзя

исследовать и найти неизвестно где неизвестно что. Необходимо, хотя бы

приблизительно представлять себе объект поиска и его местонахождение, а

также методы его поиска. Попытке решения этой проблемы и посвящена данная

работа, что обуславливает её не эмпирическо-социологический, а теоретическо-

философский ракурс.

Определив социальные ограничения как системную совокупность явных и

неявных социокультурных правил и норм, моделей поведения, стереотипов

мышления, средств, способов и результатов самовыражения людей, которым они

сознательно или бессознательно, подчиняются и за пределы которых они не

могут или не хотят выходить даже в случае необходимости, мы имплицитно уже

предполагаем бытие социальных ограничений как некой системы.

Если социальные ограничения представляют собой систему, то для их

изучения логичным и целесообразным будет применение метода системного

анализа (См. 1, 55, 339, 404, 448) Системный анализ явился закономерным

итогом развития диалектики как учения о всеобщих взаимосвязях и развитии

мировых явлений и процессов. Пройдя путь от Гераклита и Платона до Гегеля,

К. Маркса, русской философии и синергетики диалектический метод познания

мира нашёл своё естественное выражение в системной методологии. Системный

подход в различных своих вариантах проявлялся в учениях очень разных

мыслителей: от философии всеединства В.С. Соловьёва до тектологии А.А.

Богданова и от органицизма Н.О. Лосского до биокосмической культурфилософии

О. Шпенглера. Н.О. Лосский своё понимание системности выразил так:

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22