Социальные ограничения: содержание, структура, функции

деятельность людей (Платон, К. Маркс, Э. Дюркгейм), чувственные связи (Г.

Лебон, В.С. Соловьёв, Й. Хёйзинга), речь и коммуникация (Аристотель, Н.

Луман), волевое взаимодействие (Ж.-Ж. Руссо, Т. Гоббс). По определению А.О.

Бороноева и П.И. Смирнова «общество есть объединение людей, основанное на

деятельностном взаимодействии; общество есть система субъективного типа,

основанная на деятельностном взаимодействии людей»(50, с.11). Авторы

выделяют преобладающие типы взаимодействия людей и соответствующие им

характеры объединения: природное взаимодействие – популяция, эмоциональное

– общность, рече-коммуникационное – сообщество, деятельностное – общество,

правовое – государство (при этом последующие формы объединений включают в

себя и предшествующие взаимодействия как второстепенные). При этом социум в

широком смысле видится ими основанным на всех перечисленных плюс духовно-

мистическом взаимодействии. Так как деятельность у этих авторов носит

вынужденный характер, а общество основано на взаимодействии людей, то

видение общества оказывается номиналистическим, основанным на гоббсовском

вынужденном взаимодействии индивидов. Однако общество можно рассматривать и

реалистически, как предшествующее индивиду и концептуалистически (общее в

индивидах), а его основой видеть более широкий, чем деятельность феномен

культуры.

По моему мнению, главным социообразующим феноменом можно считать

культуру. Этот подход не противоречит деятельностному, так как культура

может создаваться в ходе деятельности и допустимо выражение «культурная

деятельность». Однако возникает вопрос, что же мы можем считать культурой?

«Положение с термином «культура» может служить образцовым примером тому, в

каком состоянии находится западная социальная мысль. Известно 175

определений этого термина. И ни одно из них не является общепринятым и

бесспорным»(165, с.381). Культура определяется как единство художественного

стиля во всех проявлениях жизни народа (Ф. Ницше), продвижение к свободе

(Ф. Энгельс), совокупность организационных форм и методов определённого

класса (А.А. Богданов), социальное наследование (Б. Малиновский), единство

всех форм традиционного поведения (М. Мид), аспект сверхорганического

универсума, охватывающий представления, ценности, нормы, их взаимодействия

и взаимоотношения (П.А. Сорокин), социальное направление, которое мы

придаём культивированию наших биологических потенций (Х. Ортега-и-Гассет),

то, что отличает человека от животного (В. Освальд), религиозный культ

(Н.А. Бердяев, П.А. Флоренский, С.Л. Франк), знаковая система (Ю. Лотман),

наследственная память коллектива (Б. Успенский) (См. 179). В результате, по

мнению М.С. Кагана возникает проблема: все определения отражают

необходимое, но нет достаточного, обобщённого, всеобъемлющего. Выход из

этого затруднения М.С. Каган видит в системном подходе, который он и

реализует в своей работе (179).

Однако для исследования социальных ограничений подходят далеко не все

из перечисленных выше определений культуры, в частности неприемлемыми

являются определения Ф. Ницше и В. Освальда, неприемлемы и подходы

идеологов французского Просвещения, видевших в культуре продолжение

природы, определения Гегеля (этап развития абсолютного духа), Гердера

(развитие способностей ума), и ряд других, например, З. Фрейда.

В нашем случае культуру можно определить как совокупность неприродной

социальной информации и продуктов её использования, передаваемых от

поколения к поколению внешними социальными способами (через обучение,

воспитание, язык). «До возникновения языка никаких социальных структур не

существует, причём язык – это не рядовой элемент культуры, но сама стихия

социальной институциализации как таковой… язык не только объемлет всю

социальную структуру, но и создаёт её. Ничто в обществе не предшествует

языку, и причина его возникновения может быть лишь докультурной или

природной»(135, с.390), - писал Ж. Деррида, развивая идеи Ж.-Ж. Руссо.

Сходной точки зрения придерживается и последователь Б.Ф. Поршнева,

российский антрополог Б.А. Диденко: «отличительная черта человека – речь. И

свойства человеческой речи не только чужды общению и реакциям животных, но

противоположны им. Речь и язык (в широком понимании) определяют, в конечном

счете, все свойства и процессы человеческой психики, сама она

осуществляется только при наличии тех областей и зон коры головного мозга…

которые имеются исключительно у Homo sapiens, в отличие даже от его

ближайших ископаемых предков. Наконец в речевой функции вычленяется самая

глубокая основа – прямое влияние на действия адресата… речи в форме

внушения…»(138, с.23).

Таким образом, культуру можно отождествить с языком, особенно если

толковать понятие язык широко, понимая под ним всё многообразие предметов и

явлений материальной и духовной культуры, каждое из которых обладает

определённым смыслом. Культура в подобном понимании порождает и формирует

неприродные качества человека и неврождённые способы деятельности, а также

развивает, видоизменяет и (или) подавляет (ограничивает) врождённые,

природные и потенциальные способности, знания и силы людей. Культура в

подобном ракурсе видится как совокупность правил и норм, как своего рода

свод социальных законов. При этом её отождествление с языком вполне

правомерно – язык подобно культуре тоже имеет свои правила и набор

структурных компонентов, задающих матрицу возможностей выражения – о чём-то

говорить можно, а о чём-то нельзя, какие-то комбинации языковых символов

противоречат правилам языка, а, следовательно, непонятны и бессмысленны, а

что-то вообще нельзя выразить в языке, потому что для этого просто нет

слов. Например, «общая предпосылка любого философствования следующая:

философия как таковая не располагает языком, соответствующим её подлинному

назначению»(90, с.123), - писал Г.-Г. Гадамер. Аналогичную ситуацию мы

имеем и в культуре в целом, а не только в языке, который в узком

филологическом смысле может представляться лишь её частью.

Таким образом, социальные ограничения могут быть определены как

проявление социальной необходимости в виде системной совокупности

эксплицитных (явных) и имплицитных (скрытых) социокультурных правил и норм,

моделей поведения, стереотипов мышления, средств, способов, а также

результатов самовыражения людей, которым сознательно или бессознательно

подчиняются люди и за пределы которых они не могут или не хотят выходить

даже тогда, когда это необходимо для них самих или общества, в котором они

живут. Тот факт, что в данном определении упомянуты средства, способы и

результаты самовыражения людей, указывает на то, что в роли социальных

ограничений могут выступать не только идеальные правила и нормы, но и

продукты материальной культуры. Можно сказать даже, что социальные

ограничения имеют смешанный, материально-идеальный характер. Примером

писанных, то есть зафиксированных в языке и оглашённых социальных

ограничений может служить право, а неписаных социальных ограничений, то

есть чётко не зафиксированных и не всегда оглашённых в языке – мораль.

Достаточно очевидно также, что социальные ограничения – это не набор

хаотических элементов, разрушающих друг друга (в этом случае они не могли

бы функционировать), а своеобразная система, имеющая свою структуру,

функции, элементы и атрибуты, которые следует по возможности выявить и

описать на основе системного подхода, что и будет сделано ниже.

Выявив категориальный статус социальных ограничений и сформулировав

определение этого понятия, мы получаем возможность более подробно разобрать

некоторые онтологические и гносеологические проблемы исследования

социальных ограничений.

1.2. Онтологические и гносеологические проблемы исследования социальных

ограничений.

В предыдущем разделе уже были рассмотрены некоторые онтологические и

гносеологические проблемы исследования социальных ограничений, неизбежно

возникшие по ходу решения задачи определения этого понятия и включения его

в общую систему философских категорий, в частности был выявлен субъект и

объект социальных ограничений и проведена граница социального и не

социального. В данном разделе этот разбор будет продолжен.

Решая проблему изучения социальных ограничений, необходимо иметь в

виду, что социокультурные нормы, правила и средства выражения должны

пониматься отнюдь не только как ограничения и препятствия; их можно мыслить

и понимать и в качестве возможностей и свобод для самореализации человека.

Как отмечал Е.М. Харитонов, общество существует только в человеческом

действии и хотя и зависит от него, но не является его продуктом; то есть

социальные структуры существуют как средства и возможности для человеческих

действий, хотя иногда и ограничивают их (См. 434). Поэтому, описание их

ограничительного аспекта не является отрицанием противоположного,

освободительного. Подобная трактовка исследования социальных ограничений

явилась бы обывательским, чисто рассудочным подходом, не поднимающимся до

разума, диалектики и мышления, феноменом манипулятивно-одномерного

сознания. От подобного подхода предостерегал М. Хайдеггер в своём известном

«Письме о гуманизме» (См. 338, с.341-342), указывая, что критика ценностей,

логики, гуманизма, религии ещё не говорит об утверждении того, что является

их рациональным антиподом. Однако, именно такой подход свойственен

эмоциональному рассудку, мыслящему по принципу «или-или», который высмеивал

Гегель, в то время как развитой личности свойственно «целостное

(критическое) восприятие вещей»(242, с.62), гарантирующее реалистичность

восприятия мира. Неслучайна, видимо, нарочитая усложнённость некоторых

текстов М. Хайдеггера, рассчитанная на отсеивание подобных одномерно-

рассудочных критиков и читателей.

Чтобы понять особенности функционирования социальных ограничений

следует рассмотреть вопрос о том, являются ли социальные ограничения

необходимым атрибутом общества и каковы законы их функционирования.

Б.П. Вышеславцев писал: «И вот что особенно удивительно: причинная

необходимость не только не противоречит свободной целесообразности, не

только не уничтожает её, но, напротив, является необходимым условием её

возможности. Человек только тогда может осуществлять свои цели при помощи

ряда средств, если законы причинной необходимости остаются ненарушимыми,

ибо ряд средств есть ряд причин… Если бы природа действовала свободно и

произвольно, человек окончательно потерял бы свободу действия: он стал бы

рабом случая, или же рабом населяющих природу и свободно действующих духов.

Результат ясен: свободная воля, действующая по целям, возможна только в

таком мире, который насквозь причинно детерминирован. «Индетерминизм»

уничтожил бы свободу действия»(88, с.72).

Из сказанного выше мы можем сделать вывод, что без чёткой и устойчивой

системы социальных ограничений в обществе, сколько-нибудь устойчивое

целедостижение и функционирование отдельных личностей и групп на основе

сознательно поставленных планов, целей и систем ценностей невозможно.

Отсутствие чёткой системы ограничений в обществе лишает субъекта

социального действия свободы достижения сознательно поставленных целей.

Получается, что в известной мере, чем незыблемее социальные порядки и

законы, тем больше в обществе возможностей для сознательного творчества, а

их постоянное изменение («перманентная революция» по Л.Д. Троцкому или её

разновидность - перманентные реформы), может рассматриваться как метод

подавления в обществе свободы. Однако, это верно только для сознательно

планирующего, целерационального сознания и субъекта. Если же сознание

иррационально и реактивно, а его носитель стремится не к созиданию, а к

поиску приключений, готов идти «куда глаза глядят» или куда укажет

телевизор и реклама, то наличие чёткой детерминации, в том числе и

социальной необязательно и даже нежелательно. Искателю приключений, объекту

природного и социального хаоса ни природная (социальная), ни ценностно-

целевая детерминация свободной личности не нужна, ибо ограничит его свободу

приключений.

Поэтому, мы можем сделать вывод, что социальные ограничения будут

более чёткими, явными, значимыми, обширными и жёсткими в более

целерациональных обществах, ориентированных на созидание и реализацию каких-

то своих проектов. Напротив, для реактивных, бессознательных, зависимых

обществ социальные ограничения менее значимы. Например, для постсоветской

России характерно снижение целерациональности по сравнению с СССР, а,

следовательно, снятие, ослабление, релятивизация многих социальных

ограничений и усиление их изменчивости, подвижности, неопределённости.

Наиболее чёткие и жёсткие системы социальных ограничений мы видим в

различных рационалистических утопиях («Законы» Платона) и тоталитарных

государствах (См. 212, 285). Однако представить общество без социальных

ограничений затруднительно, ибо в этом случае оно должно было бы быть

полностью реактивным и иррациональным, а также нематериальным, причём

постоянная изменчивость подавляла бы в нём возможность любого действия и

достижения. В истории такие общества неизвестны. Отсутствие социальных

ограничений в подобном гипотетическом обществе означало бы ещё и отсутствие

культуры и языка, для которых характерны обязательные правила и

ограничения, ибо и культура и язык целерациональны – язык, как и культура

существуют для того, чтобы нечто выражать, фиксировать и передавать, то

есть заключают в себе определённую цель. Статус членов такого

гипотетического общества должен был бы также быть неопределённым и

изменчивым, и их нельзя было бы чётко определить как существ (людей),

принадлежащих к данному обществу, а не к какому-то иному миру и форме

существования.

Так как ранее атрибутами социальности были определены культура, язык и

человеческий статус её обладателей, то можно сделать вывод, что обществ без

социальных ограничений не существует, или подобные гипотетические феномены

нельзя назвать обществами по определению.

Показательно, что многие «идеальные общества» из известных социальных

утопий и антиутопий Платона, Т. Кампанеллы, Т. Мора, Ф. Бэкона, Дж.

Оруэлла, Е. Замятина, О. Хаксли и других авторов (См. напр. 320, 407)

отличались значительной социальной регламентацией. Социальный хаос,

царивший в эмпирически наблюдаемых утопистами обществах, казался им

очевидным социальным злом. Поэтому представление о неограниченной свободе в

идеальном обществе, к которому склонялись некоторые утописты анархической и

либеральной ориентации выглядит совершенно несостоятельным. Скорее в данном

случае нужно вести речь об иной системе социальных ограничений, изучение и

понимание которой и позволит выявить методом «от противного» содержание и

структуру имеющихся в обществе свобод. Использование подобной методологии

может достаточно легко показать несостоятельность работ, подобных книге

известного либерального утописта К. Поппера «Открытое общество и его

враги»(337), в которой в один реестр «закрытых обществ» попадают общества с

совершенно различными системами социальных ограничений, в частности,

происходит смешение тоталитаризма ХХ века и традиционных обществ. Поэтому,

следует говорить не о свободных и несвободных, открытых и закрытых

обществах, а о различиях в них систем социальных ограничений.

Всё это означает, что онтологический статус социальных ограничений

таков, что они являются неотъемлемой принадлежностью, любого общества.

Более того, социальные ограничения фактически являются одним из

системообразующих факторов общества, без наличия которого общество не может

существовать. Получается, что социальные ограничения – атрибут нашего

социального бытия и подобно этому бытию они различны, познаваемы,

изменчивы.

Важным является и вопрос о наличии или отсутствии законов

функционирования социальных ограничений, который тесно переплетается с

вопросом о наличии социальных законов вообще. Как известно, вопрос о

наличии или отсутствии социальных законов является спорным. В Философском

энциклопедическом словаре закон определяется как «категория, отображающая

существенные, необходимые и повторяющиеся связи между явлениями реального

мира»(415, с.194). Общественные законы согласно тому же словарю это

«объективно существующая, повторяющаяся существенная связь явлений

общественной жизни или этапов исторического процесса, характеризующая

поступательное движение истории»(415, с.195). По мнению материалистов, люди

не могут ни уничтожить, ни изменить или преобразовать законы, в том числе и

социальные, которые действуют помимо их сознания и воли. «Измениться в

зависимости от исторически различных условий может лишь форма, в которой

эти законы прокладывают себе путь»(270-Т.32, с.461). Однако при дальнейшем

разборе материалистического понимания социальных законов мы всё более и

более входим в зону противоречий и парадоксов.

«Законы природы реализуются и тогда, когда в их действие не

вмешивается человек. В реализации же законов общественного развития

обнаруживается своего рода парадокс. Сразу же подчеркнём, что речь идёт не

о логическом парадоксе,… существующем только в нашей голове. Речь идёт о

парадоксе реальном, возникающем в ходе исторической практики людей. С одной

стороны, законы общественного развития… возникают, действуют и сходят со

сцены независимо от воли и сознания людей. С другой же стороны, законы

общественного развития реализуются только через деятельность людей. И там,

где людей нет, или они есть, но ведут себя пассивно… никакие

социологические законы реализоваться не могут»(216, с.50-51), - писал С.Э.

Крапивенский. Как известно, классические естественнонаучные законы

характеризует воспроизводимость, повторяемость, независимость от личности

исследователя. Исходя из данного С.Э. Крапивенским определения, по аналогии

можно предположить: если я подкидываю камень, закон притяжения действует, а

если сижу, сложа руки – не действует, и там где меня нет, закон тяготения

тоже не действует. Но в таком случае, это не объективно, а субъективно

существующая связь между явлениями, что противоречит данному выше их

определению.

А.А. Зиновьев пытается разрешить эти парадоксы следующим образом. Он

утверждает, «что социальные законы суть законы сознательной и волевой

деятельности людей, но они при этом не зависят от сознания и воли

людей»(165, с.74). Тогда получается, что сознание и воля людей

детерминированы этими законами. Однако, обходя это противоречие, логик А.А.

Зиновьев утверждает, что «объективность социальных законов вовсе не

означает, будто люди не могут совершать поступки, не считаясь с ними. Как

раз наоборот, люди их обычно вообще не знают и постоянно игнорируют их,

поступая так, как будто никаких таких законов нет»(165, с.75-76). Такие

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22