А. Гамильтон и американская Конституция

Гамильтон признавал, что государственный деятель должен практически

подходить к осуществлению своих планов. Выступая в защиту своей финансовой

системы, он убедительно изложил соображения в пользу реалистической

направленности государственного правления:

«Ему (министру финансов) следует стремиться к объединению двух

составляющих его плана: истинной добродетели и разумной вероятности

успеха. Может возникнуть мысль, что первое является единственной

заботой, то есть он должен разработать такой план, который, по его

разумению, является, безусловно, наилучшим.… Но не будет ли это означать

отказ от слишком многого? Если предложенный план слишком далёк от

преобладающих точек зрения и в силу этого не получит поддержку

большинства, каковы будут последствия? Министр терпит поражение в первом

же начинании…Оттеснённый на задний план, он теряет уверенность и

влияние…Но ещё больше страдают государственные интересы».[23]

Таким образом, государственный деятель должен быть, как считает

Гамильтон, «истинным политиком». Истинный политик, Гамильтон понимал

ситуацию и работал с имевшимся под рукой часто неподатливым материалом.

Принимая природу человека, «какой он её видит, то есть сочетание хорошего и

дурного… он не стремится переделывать или деформировать её естественную

направленность… Он будет приветствовать все те институты и планы, которые

могут сделать людей счастливыми соответственно их природным склонностям,

что умножает источники человеческой радости, природных возможностей и сил».

[24]

Этот американский государственный деятель собирался действовать,

конечно, в рамках конституционного порядка. Гамильтон не только был

талантливым публицистом, эффективно защищавшим новую конституцию, но и имел

весомый голос в расширительном толковании конституционных прав. Клинтон

Росситер пишет: мы живём сегодня по Гамильтоновской конституции, основному

закону, который получает именно то толкование, самым эффективным и

энергичным защитником которого в американской истории является Гамильтон».

Гамильтоновская конституция очень далека от той, отцом которой обычно

считают Джеймса Мэдисона. Документ Мэдисона чётко распределил и уравновесил

силы, следуя скорее институциональной логике, чем человеческой мудрости.

Конституция же Гамильтона создавала политическую платформу для

государственной деятельности.

Необходимо отметить, что Гамильтон рассматривал конституцию как

инструмент для реализации планов государственного деятеля. Он подробно

разработал конституционные обоснования для каждого элемента своей

экономической программы. Поставив задачу найти конституционное обоснование

для создания национального банка, он дал подробное объяснение пункту «о

необходимом и надлежащем», утверждая, что «полномочия, касающиеся

формирования правительства… должны ради достижения общественного блага

истолковываться весьма свободно». Не остановившись на этом, Гамильтон

предлагал ввести государственные премии для поощрения новых отраслей

промышленности в Соединённых Штатах, построив свою аргументацию на том, что

власть конгресса должна обеспечивать «общее благосостояние» – фраза,

которая была, по его убеждению, «так же понятна, как и любая другая,

которая могла быть, использована в этом контексте». В конституции не

содержалось ничего, по крайней мере, в толковании Гамильтона, что стояло бы

на пути осуществления намерений этого государственного деятеля.

Облечённый властью, которую ему дала конституция, не ограничиваемый ею,

Гамильтон как государственный деятель имел дело с двумя типами электората:

народом и экономической элитой. Во взаимоотношениях с народом в большинстве

случаев Гамильтон выступал с позиции государственного деятеля, твёрдо

отстаивающего интересы народа против ошибочного мнения большинства.

Тем не менее, учитывая сложившуюся обстановку, Гамильтон проявлял

осторожность, чтобы не вызвать слишком большого недовольства народа,

поскольку это могло повредить его далеко идущим планам. Он надеялся

повлиять на народ силой убеждения. В противовес образу народа, введённого в

заблуждение риторикой демагога, Гамильтон выдвигал образ народа,

восприимчивого к языку государственной деятельности. «Следует ожидать, что

ухо народа останется глухо к избитым темам, которые появляются и так легко

и умело разносятся интриганами, распространяющими предвзятое мнение. Но

никогда не нужно бояться представлять всю правду на взвешенный и решающий

суд просвещённого и трезво мыслящего народа». Эта «вся правда» взывала к

разуму «просвещённого и трезво мыслящего народа», однако, в ней находили

отражение и близкие народу надежды и опасения. Считаясь с надеждами народа,

ситуацией в стране, Гамильтон говорил о процветании, стабильности и

порядке, а учитывая опасения народа – о решительном обеспечении законности

и военной силе.

На посту министра финансов Гамильтон стремился влиять на общественное

мнение, прибегая к обоснованным, вызванным необходимостью аргументам. Но по

мере того, как его политические противники набирали силу, ему приходилось

обращаться к поискам более убедительных средств. Он мог презирать

предубеждения народа, но не мог их игнорировать. Символам свободы,

смоделированные его врагами, ему придётся противопоставить символику

сильной власти.[25]

Хорошо зная местнические настроения, Гамильтон, тем не менее, лелеял

надежду, что американский народ начнёт идентифицировать себя с федеральной

властью. В 1792 году в газетной войне с Джефферсоном Гамильтон под

псевдонимом Американец перечислял, какие блага даст народу сильная

федеральная власть, установлению которой Джефферсон постоянно противился. В

том числе он подчеркнул, что «роль народа возрастает с ростом уважения к

стране, которая из жалкого и унижаемого, из-за отсутствия сильного

правительства, государства в результате принятия мудрой конституции и

проистекающих из неё мер превратится в государство, достойное похвалы и

восхищения всего человечества». А восхищение иностранцев федеративным

государством, равно как и его силой, приведёт к восхищению его народом.

Образ великой страны с сильной центральной властью, безусловно, создан

Гамильтоном, а отнюдь не его оппонентами. Другим возможным объектом

символики была религия. В 1797 году в связи с возросшей напряжённостью

между Соединёнными Штатами и Францией Гамильтон предложил ввести «некоторые

торжественные церемонии, которые бы серьёзно влияли на умонастроения

людей». Призывая к проведению «дня смирения и молитвы», он советовал

политику «отнестись к этому как к важному средству влияния на настроения

народа и считать, что активное противопоставление религиозных идей его

соотечественников атеистическим взглядам их врагов является важным фактором

в противостоянии с Францией. [26]

Предлагая Джеймсу Бэйарду создать христианское конституционное

общество, Гамильтон говорил о необходимости прибегать к помощи символики:

«К несчастью…для нас, в соревновании за умонастроения народа наши

противники обладают огромным преимуществом по той простой причине, что

зло всегда активнее добра…Однако, если нам не удастся овладеть

определёнными умонастроениями и чувствами народа и сохранить их, наши

расчёты на какие-либо существенные или длительные результаты окажутся

напрасными».

Наиболее полезным в символике власти Гамильтон считал образ Джорджа

Вашингтона. Большая часть успехов Гамильтона была достигнута под сенью

этого государственного деятеля. Даже после того, как Вашингтон покинул пост

президента, Гамильтон старался использовать его авторитет. В 1798 году он

уговаривал его совершить поездку по штатам, враждебно относящимся к

агрессивной позиции Франции.

Попытки Гамильтона обратиться к символике власти не были слишком

удачны. Вашингтон отклонил предложение о поездке на Юг, поскольку предлог

для неё был слишком очевиден; оппозиция, подчеркнул он, «прибегнув к

злостным инсинуациям, обратит её в свою пользу». Бэйард выдвинул

аналогичный аргумент, отклоняя предложение Гамильтона о создании какого-

либо христианского конституционного общества.

Блестящий публицист и оратор, когда речь шла об аргументации и

продиктованных благоразумием призывах, Гамильтон был неуклюж в создании

политической символики. Его позиция защитника аристократии настолько

отдаляла его от народа, что не позволяла правильно оценить его настроения.

И если она и способствовала каким-либо другим его начинаниям, то вызывать

одобрение масс она не могла.

Аристократическая отдалённость от масс вызывала большую тревогу по

поводу предлагаемого Гамильтоном государственного устройства, чем

политические препятствия. И хотя блеск его ума неоспорим, а диапазон его

архитектоники практически не имеет аналогов в американской истории,

истоками его идей служили разочарование в американском народе и неверие в

него. Гамильтон считал, что большинство американцев способны только уважать

силу и наслаждаться процветанием, а не достойно использовать политическую

свободу. Его взгляды обещали американцам величие, сравнимое с тем, что

имеют европейские державы Англия и Франция, но не то чувство достоинства,

которое обещала американская революция – достоинство граждан республики,

которые не были согласны, чтобы власть формировала их мнение и

манипулировала ими и утверждали, что сами способны мудро и достойно

управлять.

§3. А. Гамильтон – о месте главы исполнительной власти и администрации в

жизни страны.

Проведению в жизнь курса Гамильтона способствовали кабинет министров и

нью-йоркская адвокатская практика. Но основой государственного устройства

при новом федеральном правительстве было президентство, и Гамильтон

направил все свои усилия как теоретического, так и практического плана, на

эту сферу деятельности. Развивая и осуществляя свою концепцию энергичного

главы исполнительной власти, он внёс большой вклад в американскую

политическую мысль и оказал огромное влияние на последующее понимание

американцами возможностей политического лидерства. Гамильтон никогда не

разделял опасений деятелей Американской революции о возможности

установления авторитарной власти. Как отмечает его друг Гавернир Моррис, он

«не был врагом королей». В Конституционном конвенте он внёс предложение «о

пожизненном сроке пребывания президента на этом посту», что было

скопировано «с английской модели». Такой президент должен был избираться на

основе трёхступенчатых выборов, что было сложной и громоздкой процедурой,

при которой окончательное решение на две ступени отстояло от выбора,

сделанного народом. Президент наделялся высшей исполнительной властью и,

кроме того, – в этих двух случаях проект Гамильтона выходил за рамки

власти, предоставляемой высшему исполнительному лицу конвентом, – правом

абсолютного вето на решения конгресса и единоличного назначения «глав и

главных лиц в департаментах, ведающих финансами, военными делами и внешней

политикой».

Отсутствие в институте американского президентства модели идеального

главы исполнительной власти не охладило Гамильтона. В дальнейшем он

постарается это исправить и сделает всё, чтобы поднять президентство на

уровень, соответствующий его высоким требованиям. Первые шаги в этом

направлении были предприняты почти сразу же в его расширенном комментарии

по вопросу о президентстве, опубликованном в «Федералисте». Однако

Гамильтону приходилось проявлять осторожность относительно высказываний

Публия о высоком исполнительном лице: он должен был выказывать почтительное

отношение к страху американцев перед усилением единоличной власти. Таким

образом, в центре его статей стоял вопрос тщательно уравновешенных

действий. С одной стороны, Гамильтон по возможности подчёркивал

энергичность, силу и достоинство новой американской власти. С другой

стороны, он делал всё, чтобы опровергнуть перед общественным мнением то, за

что выступал в конвенте, то есть сходство президента с британским монархом.

Он подчёркивал высокую ответственность президента перед американским

народом.

Публий убеждал своих читателей, что президент Соединённых Штатов будет

совершенно особым типом индивида. Благодаря механизму действия коллегии

выборщиков самые достойные люди нации устраняют не только неподходящих, но

и опасных претендентов, а так же демагогов. Человек, прошедший через такое

сито, будет свободен от низких страстей и пороков, присущих большей части

человечества. «Талант к низкому интриганству и махинациям может оказаться

достаточным для вознесения человека в ряды почёта в одном штате, но

потребуются другие таланты и другие достоинства для того, чтобы он

пользовался уважением и доверием всего союза… отнюдь не будет

преувеличением сказать, что, по всей вероятности, на этом посту мы будем

всегда видеть людей выдающихся способностей и добродетелей».[27]

Итак, «выдающиеся люди» займут пост, требующий от них независимости,

силы воли и, превыше всего, энергичности. В «Федералисте» № 70 Гамильтон

опубликовал свой знаменитый трактат об энергичности главы исполнительной

власти. Его всеобъемлющие аргументы утверждали главную роль энергичности в

успехе нового конституционного порядка: «Дееспособность президента –

главная черта, которая характеризует хорошее правительство». Он

противопоставлял твёрдые и энергичные действия унитазного исполнительного

лица осторожным и часто нелогичным рассуждениям законодательной власти.

Гамильтоновский образ президента обладал естественными качествами,

необходимыми государственному деятелю: решительностью, активностью,

сдержанностью и стремительностью.

«Составляющие дееспособности президента: во-первых – единство, во-

вторых – продолжительность пребывания на посту, в-третьих – достаточные

ресурсы для его поддержки, в-четвёртых – компетентность власти. Единство

неоспоримо порождает дееспособность. Решительность, активность,

скрытность и быстрота обычно характеризуют поступки одного человека,

куда в большей степени, чем действия любой группы людей, а по мере роста

её численности названные качества убывают».[28]

Энергичность главы исполнительной власти Гамильтон считал главной

силой, которая призвана сдерживать народ и законодательную власть. И, хотя

президент подвергается тщательной оценке народа каждые четыре года, этот

срок достаточно продолжителен, чтобы позволить человеку, обладающему

«определённой решительностью», следовать своей концепции общественного

блага, несмотря на сопротивление масс. Он постарается объяснить народу свою

точку зрения, заставить его понять, что осуществляемая программа преследует

именно интересы народа. Четыре года – это «достаточный срок…, чтобы убедить

общество в правильности мер, которые президент собирается

предпринимать».[29]

Излагая свои взгляды на энергичность и независимость высшего

исполнительного лица, Гамильтону приходилось заверять общество, что оно

сохранит контроль за действиями президента и что его свободам ничто не

грозит, а также опровергать «известное, вызванное ревностью республиканцев

высказывание о том, что власть гораздо безопаснее, если она в руках

нескольких людей, а не одного человека». Гамильтон, перефразировав этот

афоризм, утверждал, что власть гораздо безопаснее, если она в руках одного

человека, а не нескольких людей. Президент как единоличное исполнительное

лицо будет испытывать более острое чувство ответственности, чем любой

коллегиальный орган, кроме того, действия одного лица гораздо легче

контролировать. Президент, являясь уникальной, выдающейся фигурой,

практически постоянно находится на виду, и «уже потому, что он один, за ним

бы более тщательно следили и с большей готовностью подозревали, а он бы не

смог приобрести такого влияния, какое бы имел в союзе с другими».[30]

Аргументы Гамильтона были блестящи, но несколько неискренни. Высшая

исполнительная власть будет действовать в обстановке секретности и, как

вскоре покажет Гамильтон, станет потенциальным символом отстранённости и

величия. Как бы заметен президент ни был, даже для самых наблюдательных

многое в нём останется неясным.

Предполагая, сто пост президента будут занимать самые выдающиеся люди

Америки, Гамильтон, тем не менее, утверждал, что эта должность настолько

надёжна, что приход на неё и не столь выдающихся людей не создаст никакой

опасности. Положение о праве на вторичное избрание будет стимулом, который

любого заставит вести себя достойно. Алчный удовлетворится сохранением

значительных привилегий, которые даёт этот пост, честолюбивый – тем, что

останется «на вершине оказываемых страной почестей». Президентство станет

такой высокой, ни с чем не сравнимой наградой, даст такое «возвышенное

положение», что вдохновит на деятельность, исполненную сознания долга, даже

при отсутствии выдающихся талантов и безукоризненной нравственности.

Гамильтон хорошо понимал притягательность, которую приобретает институт

президентства; он даже предвидел, что некоторые превратятся в

«разочарованных невидимок », если будут лишены возможности остаться на этом

посту.

«Что поможет миру сообщества или стабильности правительства, если

среди нас окажется с полдюжины людей, достоинства которых позволили им

занимать пост президента, а теперь они бродят недовольными призраками,

вздыхая по должности, которой им не суждено больше никогда

занимать».[31]

Разработанную Гамильтоном концепцию президентства не следует

рассматривать, исходя лишь из статей в «Федералисте». Будучи при Вашингтоне

министром финансов, он пользовался любой возможностью, чтобы наделить пост

президента дополнительной властью, энергичностью и величием.[32] Величие

президента стало одной из первых забот Гамильтона. Идеальной возможностью

для этого служил сам Джордж Вашингтон, единственный человек, который мог

«придать вес этому посту с самого начала его учреждения». Когда Вашингтон

обратился к Гамильтону за советом относительно президентского протокола,

Гамильтон высказался в пользу создания образа президента, обладающего

чувством собственного достоинства, предлагая сочетать благородное поведение

с поступками, призванными усыпить подозрения республиканцев. Вашингтон

получил совет отвести для приёма посетителей один день в неделю. Но диалог

между президентом и гражданами протоколом исключался. Несмотря на желание

Гамильтона избежать критики, формальность церемонии в сочетании с природной

холодностью Вашингтона вряд ли грела сердца республиканцев.

Гамильтону всегда лучше удавалось толкование конституции, чем оценка

настроения масс. Поэтому он добился гораздо больших успехов в установлении

конституционного простора и свободы действий для президента, чем в создании

символики, подчёркивающей его величие. Возможность расширить

предоставленную конституцией власть президента представилась Гамильтону при

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10