Маргиналы

Маргиналы

НГУ

Кафедра социологии

Реферат

Тема: Маргиналы

Выполнил:

Группа:

Принял:

1999

СОДЕРЖАНИЕ

1. Вступление

- 3

2. Причины дезорганизованности и их

преодоление

- 4

3. Классовая маргинализация

- 12

4. Стереотипы господства и подчинения

человека

- 19

5. Маргинальность и право

- 22

Литература

1.ВСТУПЛЕНИЕ

Понятие маргинальности служит для обозначения пограничности,

периферийности или промежуточности по отношению к каким либо социальным

общностям (национальным, классовым, культурным). Маргинал, просто говоря,—

«промежуточный» человек. Классическая, так сказать, эталонная фигура

маргинала — человек, пришедший из села в город в поисках работы: уже не

крестьянин, еще не рабочий; нормы деревенской субкультуры уже подорваны,

городская субкультура еще не усвоена. Главный признак маргинализации —

разрыв социальных связей, причем в «классическом» случае последовательно

рвутся экономические, социальные и духовные связи. При включении моргинала

в новую социальную общность эти связи в той же последовательности и

устанавливаются, причем установление социальных и духовных связей как,

правило, сильно отстает от установления связей экономических. Тот же самый

мигрант, став рабочим и приспособившись к новым условиям, еще длительное

время не может слиться с новой средой.

В отличии от «классической» возможна и обратная последовательность

маргинализации. Объективно все еще оставаясь в рамках данного класса,

человек теряет его субъективные признаки, психологически деклассируется.

Ведь деклассирование — понятие прежде всего социально-психологическое, хотя

и имеющее под собой экономические причины. Воздействие этих причин не

является прямым и немедленным: объективно выброшенный за пределы

пролетариата безработный на Западе не станет люмпеном, пока сохраняет

психологию класса и прежде всего его трудовую мораль. У нас в стране нет

безработицы, но есть деклассированные представители рабочих, колхозников

интеллигенции, управленческого аппарата. В чем их выделяющий признак?

Прежде всего— в отсутствии своего рода профессионального кодекса чести.

Профессионал не унизится до плохого выполнения своего дела. Даже при

отсутствии материальных стимулов настоящий рабочий не сможет работать плохо

— скорее он откажется работать вообще! Физическая невозможность халтурить

отличает кадрового рабочего-профессионала (так же как и крестьянина, и

интеллигента) от деклассированного бракодела и летуна.

2. ПРИЧИНЫ ДЕЗОРГАНИЗОВАННОСТИ И ИХ

ПРЕОДОЛЕНИЕ

Привычку к расхлябанности, дезорганизованности порождает множество

причин. Кратко проанализируем основные из них.

Первая мировая война усилила в социальной структуре российского

общества маргинализационные процессы. Едва ли не в наибольшей степени

затронули они рабочий класс. Что он представлял из себя до войны? Общая

численность (без членов семей) — 15 миллионов человек, в том числе

промышленных рабочих — только 3,5 миллиона, из них кадровых — 600 тысяч.

Именно эта группа в силу своих особых качеств составляла главную социальную

базу большевистской партии. И период войны значительная часть кадровых

рабочих были призвана в действующую армию (в Петрограде, например, тридцать

процентов), а на смену им пришли далеко не лучшие. Ленин неоднократно

отмечал, что в период войны фабрично-заводское производство привлекает

«всех, спрятавшихся от войны, босяцкие и полубосяцкие элементы, проникнутые

одним желанием «хапнуть» и уйти». [1, с275]

Последовавшая за революцией гражданская война привела к взаимному

истреблению наиболее активных элементов российского общества, составлявших

культурное меньшинство народа. Это в полной мере относится и к рабочему

классу: из гражданской войны и сопутствовавшей ей разрухи вышел

«пролетариат, ослабленный и до известной степени деклассированный

разрушением его жизненной основы—крупной машинной промышленности...».

[2,с10] «...Неслыханные кризисы, закрытие фабрик привели к тому, что от

голода люди бежали, рабочие просто бросали фабрики, должны были

устраиваться в деревне и переставали быть рабочими». [3, с 42]

В августе 1920 года переписью было учтено 1,7 миллиона промышленных

рабочих (менее 50 процентов от их довоенной численности), из них кадровых —

около 700 тысяч (по другим, скорее всего, более точным данным — всего 350

тысяч человек). Некоторые авторы вполне справедливо увязывают падение

авторитета и влияния ленинской гвардии в партии с истончением слоя кадровых

рабочих, являвшихся ее социальной базой и источником пополнения. В годы

гражданской войны и военного коммунизма развал хозяйства и деклассирование

пролетариата сочетались с ростом аппарата хозяйственного управления и

распределения: в 1921 году он уже в два с половиной раза превосходил

численность пролетариата — 4 миллиона чиновников, «полученных от царя и от

буржуазного общества, работающих отчасти сознательно, отчасти

бессознательно против нас». [4, с290]

Основанием социальной структуры общества оставались огромный слой

патриархального или полупатриархального крестьянства, в большинстве

бедного, а кроме того, не поддающиеся учету массы люмпенов, выбитых из

жизненной - колеи войной. И во главе этого общества — партия, пролетарская

политика которой «определяется не ее составом, а громадным, безраздельным

авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной

гвардией».[4, с20] Но и с этим «тончайшим слоем» далеко не все в порядке.

12 ноября 1921 года один из руководителей ЦКК РКП(б) А. А. Сольц писал в

«Правде»: «Долгое пребывание у власти в эпоху диктатуры пролетариата

возымело свое разлагающее влияние на значительную часть старых партийных

работников. Отсюда бюрократизация, отсюда крайне высокомерное отношение к

рядовым членам партии и к беспартийным рабочим массам, отсюда чрезвычайное

злоупотребление своим привилегированным положением в деле самоснабжения.

Выработалась и создалась коммунистическая иерархическая каста...». В одном

из писем известный деятель того времени X. Г. Раковский упоминал

«автомобильно-гаремный фактор», «играющий немаловажную роль в оформлении

идеологии нашей советской партийной бюрократии».[ 5 ] У партийной, элиты

складывался своеобразный групповой навык, выражавшийся в отрицании

общечеловеческих моральных ценностей, возведении в абсолют волевых, жестко

авторитарных методов, применимых только в условиях гражданской войны, и

распространении их на все случаи жизни, полный отказ от собственного «я» в

пользу «партийной линии». Эта мораль в дальнейшем способствовала успеху

сталинщины и последовательному уничтожению представителей «старой гвардии»

руками товарищей по партии, а конечном счете безжалостному обращению с

массами трудящихся.

Довольно запутанные отношения сложились у партийной верхушки с

управленческим аппаратом, заимствованным от царского режима. Вот что

говорил об этом Ленин на XI съезде РКП(б): «...Не хватает культурности тому

слою коммунистов, который управляет. Но если взять Москву — 4700

ответственных коммунистов — и взять эту бюрократическую махину, груду,— кто

кого ведет? Я очень сомневаюсь, чтобы можно было сказать, что коммунисты

ведут эту груду. Если правду говорить, то не они ведут, а их ведут».[4,

с95]

Итак, в начале 20-х годов социальная структура советского общества

представляла из себя пеструю мозаику разных классов и групп, «взрыхленную»

мировой и гражданской войнами, белым и красным террором, разрухой; массу

людей, выбитых из колеи, с оборванными социальными связями, с потрясенными

до основания моральными устоями. При этом, пожалуй, больше других пострадал

рабочий класс, который подвергся за эти три с половиной года политического

господства таким бедствиям, лишениям, голоду, ухудшению своего

экономического положения, как никогда ни один класс в истории. И понятно,

что в результате такого сверхчеловеческого напряжения мы имеем теперь

особую усталость и изнеможение и особую издерганность этого класса»,

«...Никогда не было так велико и остро бедствие этого класса, как в эпоху

его диктатуры».[3, с132]

Много раз в последнее время ставился вопрос об альтернативах сталинской

модели казарменного социализма, или конкретнее, о том, можно ли было

сохранить нэп. Попробуем взглянуть на этот вопрос, учитывая прежде всего

динамику общественных процессов, движения классов, слоев, групп населения в

стране. Кому и что сулила новая экономическая политика?

Нэп, введенный партийным руководством вопреки собственному желанию под

угрозой полного развала экономики и поголовного крестьянского восстания,

был ненавистен и партийному, и государственному аппарату. Первому — потому

что товарно-денежные отношения не подчинялись методу «простых решений» и,

выступал регулятором экономической жизни, отнимали у партийного аппарата

возможность командовать, порождая у наименее культурной его части ощущение

собственной ненужности. «Совслужащие» же, в большинстве взятые внаем у

прошлого, просто оказались не у дел: из имевшегося в 1924 году 1 миллиона

безработных 750 тысяч — бывшие служащие. В 1928 году эта категория

составила 50 процентов всех безработных. Таким образом, нэп способствовал

неопределенности в положении и прямой люмпенизации работников

управленческого аппарата.

Что же касается рабочего класса, то к началу первой пятилетки общая его

численность по сравнению с 1920 годом увеличилась в 5 раз, а если вести

отсчет от численности его кадрового ядра, то — минимум в 12, а скорее всего

— в 24 раза. Вполне вероятно, что основную массу пополнения рабочих

составила пауперизированная крестьянская молодежь. Многие из крестьян-

мигрантов, поступавших на заводы и фабрики, сохраняли земельные участки и

хозяйство в деревне. «...Каждый седьмой рабочий не умел читать и писать,

многие справляли церковные праздники, ради чего могли и не выйти на работу,

уход в деревню, например, на сенокос или уборку урожая кое-где был

массовым».[6] Как считал Христиан Раковский, «ни физически, ни морально он

рабочий класс, ни партия не представляют из себя того, чем они были лет

десять тому назад. Я думаю, что не очень преувеличиваю, если скажу, что

партиец 1917 года вряд ли узнал бы себя в лице партийца 1928». Думается в

условиях пореволюционной России кадровый пролетариат и крестьянство

представляли собой не просто два разных класса, а были носителями двух

принципиально различных линий развития — европейской и азиатской. В свое

время Г. В. Плеханов писал, что «в лице рабочего класса в России создается

теперь народ в европейском смысле этого слова».[7, с78] То есть

цивилизованное, культурное, осознающее свои классовые интересы и способное

их защищать, с развитым чувством собственного достоинства население. Что же

касается русского крестьянства, то не слишком ли сильно преувеличивался его

мелкобуржуазный характер? Есть много оснований согласиться с мнением И. М.

Клямкина о том, что русское крестьянство, говоря экономическим языком,

представляло мелкотоварного производителя добуржуазного типа[8], а на языке

современной социологии — «традиционный сектор», связанный не столько с

товарно-денежным, сколько с натуральным хозяйством. И хотя нэп резко

уменьшил долю пауперизированного населения в деревне, слой «бедняков» по-

прежнему оставался очень значительным и оказал влияние не только на

процессы «раскулачивания» и коллективизации. Остатки старого кадрового

пролетариата европейского типа были захлестнуты морем сельских

переселенцев, несущих в город не только традиционное крестьянское

трудолюбие, но и — в лице именно этого пауперизированного слоя — мораль

азиатского патернализма. Бывшие крестьяне были преисполнены радужных

надежд, «революция растущих ожиданий» превращала их в послушную и

доверчивую всякому волеизъявлению свыше массу.

Проиграли от нэпа две социальные категории: люмпены, не способные

включиться в процесс производства ни при каких условиях, и работники

бюрократического аппарата, лишившиеся с концом военного коммунизма

распределительных функций, ибо в условиях нэпа регулятором распределения

должен был стать «автомат» закона стоимости. Интересы собственно люмпенов

совпали с интересами люмпен-бюрократов, и тем и другим был нужен

перераспределительный аппарат, демонтированный в период нэпа: первым — как

объекту его благодеяний, вторым — как причастным к распределительной

кормушке. И притом парадоксальным образом эти интересы оказались как бы на

параллельных курсах с общим умонастроением значительной части партийного

аппарата, да и партийной массы. «...Годы нэпа проходили под знаком жгучей

ностальгии... по временам военного коммунизма. Полистаем газеты тех лет и

увидим, что новая экономическая политика изображена в них преимущественно

со знаком минус. Почитаем воспоминания ветеранов, и встретимся с «тоской»

по времени, когда все было «просто» и «ясно»: приказ — исполнение».[9]

При такой расстановке социальных сил в стране нэп, думается, был обречен,

несмотря на экономическую эффективность и благотворное влияние на все

стороны общественной жизни. Сложилась не столь уж редкая в истории нашей

страны ситуация: у объективно необходимой политики не оказалось

соответствующей социальной базы.

В период «великого перелома» победила не просто одна из далеко не лучших

моделей «неразвитого социализма». «Азиатская» модель общественного развития

одержала победу над «европейской». «Европейская» характеризуется наличием

независимых от государства субъектов собственности, развитыми гражданским

обществом и классовой структурой, при которой государство — лишь элемент

надстройки. «Азиатская» модель отличается тотальным проникновением

государства не только во все надстроечные сферы, но и превращением его в

решающий элемент базиса, слиянием отношений политики, власти с отношениями

собственности. Государство превращается в верховного собственника всех

средств производства: в социальной структуре поглощенного им гражданского

общества складывается не классовое, а сословное деление (ибо главный

классообразующий признак узурпируется государством).

Место нормального экономического обмена, распределения на основе товарно-

денежных отношений в «азиатской» модели занимает так называемая

редистрибуция (в переводе с английского — перераспределение). Этот термин

ввел в обиход крупнейший представитель экономической антропологии Карл

Поланьи.

Редистрибуция - неэквивалентный продуктообмен, основанный на волевом

изъятии центральной властью прибавочного продукта с целью его последующего

натурального перераспределения. Складывается ситуация с двумя зеркальными

антиподами — социализмом и его «больной тенью» — «казарменным коммунизмом»,

напоминающая Одетту - Одиллию из балета П. И. Чайковского «Лебединое

озеро». Каждому структурному элементу социализма соответствует уродливый

«азиатский» двойник: общественной форме собственности противостоит

государственно-бюрократическая форма; нетоварному характеру продуктообмена

при коммунизме, гипотетически предсказанному Марксом и Энгельсом,—волевое

перераспределение (редистрибуция) в рамках полунатурального хозяйства;

социалистическому коллективизму как форме добровольной ассоциации свободных

людей — казарменно-принудитсльный псевдоколлективизм; равенству всех в

праве на самореализацию талантов и способностей — равенство

посредственностей, равенству богатства — равенство нищеты и т. д.

Переход от товарно-денежных отношений к редистрибуции имел серьезнейшие

последствия для всей социальной структуры советского общества. Ведь при

такой системе общество делится на две основные группы: управленческую

верхушку, выполняющую диспетчерско-распределительные функции, и рядовых

производителей, создающих прибавочный продукт, изымаемый первой группой в

перераспределительную сеть. Причем изъятие приобретает определенно

выраженный рентный характер и напоминает явление, именуемое К. Марксом

«рентой-налогом».

Политический, внеэкономический характер изъятия прибавочного продукта с

неизбежностью порождает деление общества на социальные группы,

различающиеся по правам и обязанностям — деление не классовое, а сословное.

Если в «западной» модели источник материального благосостояния -

собственность на средства производства, то в модели «азиатской» — место в

бюрократической иерархии: личная зависимость производителя,

внеэкономическое принуждение, натуральная трудовая повинность — на одном

полюсе общества, натуральные привилегии и опять же личная зависимость от

вышестоящего - на другом. «Поголовное рабство» — так охарактеризовал К.

Маркс систему отношений, сложившуюся на Востоке.[10, с485] Термин «рабство»

употребляется здесь Марксом не в экономическом, а в правовом смысле для

обозначения той системы личной зависимости, которая снизу доверху

пронизывает всю пирамиду азиатской деспотии, при которой даже чиновник,

обладающий огромной властью, сам является рабом более высокого начальника.

Специфическая особенность сталинской деспотии в отличие от азиатской —

ее динамическая направленность на создание современной индустриальной базы

общества. Необходимое условие стабильности азиатской деспотии вообще —

абсолютное статическое равновесие. Введение в эту застойную модель целевого

принципа, выходящего за пределы простого воспроизводства и направленного на

создание материально-технической базы в принципе несовместимой с

перераспределительной экономикой, подрывает основы данного порядка. Режим,

созданный Сталиным,— сплошное противоречие, дьявольский гордиев узел.

Типично азиатская, статичная система фискально-тягловых псевдообщин -

«колхозов». обираемых бюрократией, озабоченной лишь перераспределением

произведенного, явно несовместима с динамичной политикой форсированной

индустриализации. Новая техника и соответствующие её уровню интеллигенция и

рабочий класс входят в противоречие с принципами азиатской деспотии. При

таком порядке вещей сталинские колхозы (государственное крепостничество) и

ГУЛАГ (государственное рабовладение) выступают «внутренней

колонией»—источником накоплении, которые волевым путем перераспределяются

для развития современного сектора экономики. При этом внеэкономическое

принуждение, например, драконовское трудовое законодательство 1940 года,

вынуждено уживаться с экономическими стимулами: ведь относительно высокий

уровень производительных сил требует сохранения товарно-денежных отношений

Страницы: 1, 2