Сниженная лексика в современном немецком языке; источники пополнения и особенности функционирования в молодежном сленге

дифференцируют жаргон и сленг как два разных явления в языке, толкуя их как

речь социально и профессионально обусловленной группы, а также элемент

речи, не совпадающий с нормой литературного языка [Антрушина 2002: 55-65;

Кузнецова 2000: 1208], потому что у него наличествуют все типы

коннотаций: эмоциональная (в большинстве случаев ироническая,

презрительная и соответственно оценочная), экспрессивная, оценочная и

стилистическая. Таким образом сленг противопоставляется литературной норме

[Арнольд 2002: 162-163]. В.Н. Ярцева в своем определении сленга

называет его совокупностью жаргонизмов, которые употребляются в социальных

группах [Ярцева 1998: 151].

И.Р. Гальперин, наоборот, разграничивает эти понятия, указывая на то,

что жаргон имеет социальную, а не местную принадлежность, представляет

собой кодовую систему, которой соответствует определенное словарное

значение. Сленгу же, в отличие от жаргона не нужна трактовка. Это не

секретный код. Его с легкостью понимают те люди, которые говорят на данном

языке-коде, но воспринимают употребление этих слов, как что-то не совсем

обыденное или же как «извращение нормального языка». Жаргонизмы могут

переходить из одной социальной группы в другую и со временем даже

становиться нормой литературного языка. Выделяя специальные и

общеупотребительные жаргоны (принадлежат ко всем социальным группам), он

отмечает, что жаргон в свою очередь может стать сленгом, так как первый

переходит из определенного круга в общеупотребительный, а следовательно

меняет свою «таинственность и зашифрованность». Жаргонизмы отличаются ещё

тем, что имеют свое строгое место в социуме, поэтому легко классифицируются

по данному признаку [Galperin 1992: 104-116].

В своей работе мы будем придерживаться мнения И.Р. Гальперина и

разграничивать понятия «жаргон» (язык-шифр социально/профессионально

ограниченных групп) и «сленг» (язык неформального общения различных

социальных/возрастных групп). Молодежная коммуникативная среда

характеризуется использованием всех лексико-стилистических регистров,

тяготея при этом к сниженной лексике, лишь незначительную часть которой

составляет ученический/студентческий жаргон. Таким образом, рассматривая

молодежный сленг, мы имеем возможность проследить все явления, характерные,

как для самой молодежной коммуникативной среды, так и для устной

коммуникативной среды в целом, выявить источники пополнения регистра и

функциональную нагрузку отдельных стилистических кластеров. Несомненно

важным является понимание причин употребления сленга как основного языка

неформального общения.

1.3. Причины употребления сниженной лексики в языке молодежи

Total krass, wenn man von endgeilen Цtzis abstammt, die prompt zackig

mit den Monnis rьberwendeln, weil sie direkt in der Kieskneipe abscheffeln.

H. Ehmann

Если рассматривать условно-профессиональные языки, то можно выделить

следующий ряд причин их употребления членами коммуникативных групп: во-

первых, люди хотят общаться друг с другом в присутствии чужих, оставаясь

непонятыми, во-вторых, наличествует желание скрыть секреты своего ремесла и

торговли, в-третьих, они испытывают необходимость в изоляции от враждебно

настроенных сил (криминальные жаргоны). Еще одной немаловажной причиной

можно назвать стремление к речевой выразительности. Сленг, являясь в

большей мере социалектом нежели профессиональным языком, выполняет

дифференцирующую (защитную, разграничивающую) функцию лишь в том случае,

когда общающиеся используют именно жаргонную лексику, для которой данная

функция является основополагающей. Относительно непонимания между

поколениями интересно мнение Г. Эманна, приводящего следующий пример:

«Часто случается такое, что взрослые (родители, учителя или социальные

педагоги) стараются примазаться к языку подростков, ошибочно полагая, что

тем самым откроют для себя вход в «мир» молодых, или же надеясь добиться от

последних тем самым большего уважения. Эта попытка почти всегда терпит

крах, так как взрослые более не звучат аутентично и где только возможно

ведут себя, как слоны в посудной лавке. Плюс ко всему, языковое

подлизывание со стороны взрослых воспринимается подростками как внедрение в

интимную сферу, в которой хотелось бы оставаться по возрастному признаку

среди своих» [Ehmann 2001: 11].

Однако, по мнению профессора психологии Туринского университета Т. Дж.

Галлино, подростковый сленг меняется приблизительно каждые 5 лет. Вполне

естественно, что людям, не общающимся с подростками постоянно, а лишь время

от времени слышащим их диалоги на улицах и в транспорте, трудно уследить за

развитием молодежной языковой моды. Кроме того, далеко не каждый человек

знаком с закономерностями лингвистики даже на самом общем уровне. Видимо,

это две основные причины, которые заставляют простого обывателя считать

молодежный сленг более кодированным языком, чем он есть на самом деле

[Галлино 2003: 3].

Т. Дж. Галлино подчеркивает, что у всех подростковых групп бывает свой

независимый жаргон, со словами, отличающимися от тех, что есть в лексиконе

взрослых, как и от тех, которые используют их сверстники, но эти слова

подростки используют лишь непродолжительное время, т.е. до перехода в

следующую возрастную группу. Так жаргон студента в значительной мере будет

отличаться от жаргона школьника, но близость коммуникативных сред будет

отражена в общем для обеих групп социолекте – в молодежном сленге.

Другой причиной вынужденной языковой диффренциации между поколениями,

по мнению психологов и лингвистов, становится возрастающий темп жизни, за

которым представители старшего поколения не всегда успевают. Появление

мобильных телефонов с сервисом SMS, электронной почты, ICQ и интернет-чатов

способствует тому, что в языке подростков все чаще встречаются простые

конструкции, с помощью которых можно максимально быстро передать свою

мысль. Т. е. фактически в устной речи все больше и больше используется так

называемый «телеграфный стиль», который зачастую раздражает людей старшего

поколения, привыкших к более глубокому, а потому более медленному

осмыслению информации.

Не в последнюю очередь с проблемой ускоренного темпа развития

информационных технологий (большинство компьютерных программ издаются на

английском языке) связана проблема англизации немецкой разговорной речи.

Это привело даже к появлению шутливых терминов “Denglish” (компонатив

“deutsch” + “english”) и “Germeng” (“german” + “english”) [Hoberg 2000:

13]. По последним данным, в немецкий язык перешло приблизительно 4000

заимствованных слов из английского языка и его американского варианта

[Гекало 2003: 3]. Английский язык, ставший языком интернет-общения, активно

используется не только молодым поколением, но и на телевидении, в прессе.

Процесс заимствований усилился настолько, что словари не успевают

фиксировать все изменения в языке [Гекало 2003: 4]. Употребление

(сознательно дифференцирующее, как и неосознанное, на поводу у языковой

моды) заимствованной лексики более «продвинутой» молодежью также

выстраивает стену между поколениями.

Второй важной причиной употребления молодежью сленга (и сниженной

лексики внутри последнего как таковой) является стремление коммуникантов к

выразительности, зачастую невозможной при использовании литературной

лексики. Вообще молодежная среда демонстрирует значительную свободу в

общении, фривольность, демократизм в кругу своих. Если для людей старшего

поколения человек, который ведет себя неформально, считается несерьезным,

то молодежь почти всегда ведет себя неформально, чтобы подчеркнуть степень

доверия к собеседнику, свое расположение к нему. Поскольку доверие в

данный возрастной период играет огромную роль, молодые люди используют

простой язык, одеваются согласно традиций своей группы, зачастую даже

манерой одеваться выражают свою иронию по отношению к себе самим, тем

самым как бы примиряясь с возможностью чужой иронии в свой адрес. Умение

веселиться и веселить ценится здесь довольно высоко.

Чаще всего даже жаргоны используются для забавы. Их возникновение не

связывается с особой необходимостью в этом, в них отсутствует секретность

или условность. Так, Ю.М. Скребнев под жаргоном понимает слова

профессиональных и социальных групп, отличающиеся неформальным характером и

являющиеся шутливой заменой слов, которые уже существуют в нейтральной

сфере литературного языка [Скребнев 2000: 66-72]. Именно выразительностью,

экспрессивной силой выражения значений можно объяснить использование в

молодежном сленге жаргонизмов маргинальных групп или же солдатского

жаргона.

Одной из важнейших причин использования молодежного сленга Германн

Эманн считает «аспект протеста» (der Protestaspekt) [Ehmann 2001: 10], так

как сама молодежь понимает свой язык в основном как оружие против языковых

норм взрослого мира и в первую очередь против самих взрослых, где грубость

и цинизм чаще всего адресованы не товарищам, а «предкам», «старикам»,

«шнуркам». Однако зачастую удар по норме и попрание правил языкового

этикета случаются и потому, что молодые люди просто не знают, что сказать.

Их излишняя простота и грубость в выражениях в этих случаях может быть

объяснена замешательством или смущением. Они могут быть достаточно неуклюжи

даже в ответ на вашу благодарность, и, хотя им и приятно, что их хвалят,

они чувствуют себя в достаточной степени неловко, чтобы ответить лишь

невнятным бурчанием, понятным только им самим. Если же речь идет об ответе

на что-то плохое, то здесь подросток умеет придать экспрессию даже

нейтральной лексике, делая ее максимально обидной для адресата.

Но наибольшей экспрессивной окраской в любом языке обладает

табуированная (инвективная) лексика. Частота употребление последней в

молодежных кругах значительно выше, чем в остальных возрастных группах, а в

последнее время заметен явный подъем частотного числа бранных выражений от

общего числа употребляемых молодежью лексических единиц, что вызывает

значительное беспокойство европейской общественности [Галлино 2003: 4].

Человек как биологическое существо связан сексом и отправлением

естественных потребностей. Это его физиология, без которой его

существование невозможно, определенным образом отражена в языке. По этико-

эстетическим принципам установились запреты на применение того, что

считается неприличным. «Неприличная» лексика есть в каждом языке, и

немецкий язык здесь не исключение. В ее функционировании есть национальная

специфика.

Существует тематика, которую принято не затрагивать. Являясь областью

табуированной, эта лексика представляет собой загадку для многих, особенно

для иностранцев, которые в контактах с малознакомыми людьми из другой

страны или с теми, с кем существуют лишь официальные отношения, а также при

чтении литературы и получении сведений из средств массовой информации, не

могут встретиться с нецензурной лексикой и составить себе о ней

представление.

В настоящее время происходит легализация данной лексики, которая в

конце концов идет параллельно с общей демократизацией языка. Что было

сильно сниженным, становится фамильярным, фамильярное превращается в

разговорное, а разговорное переходит в нейтральный, немаркированный пласт

словаря.

Несалонная лексика неоднородна. То, что вызывает отрицательную оценку,

может быть представлено словами вполне литературными и нелитературными

(разгов., фам., бран., вульг., неценз.). По этическому измерению

нецензурная лексика занимает последнюю, самую низшую ступень.

В чем же все-таки притягательная сила данной лексики для молодого

поколения? Причин здесь несколько. Не в последнюю очередь занимает ее

утилитарность, удобство, доступность, простота и даже гибкость. Степень

этико-эстетической сниженности способствует интенсификации признака,

заложенного в значении слова. С нагнетанием грубости, неприличности

повышается степень выраженного словом свойства. Данная лексика может

служить эмоциональной разрядки.

Нецензурная лексика, по мнению В.Д. Девкина, во многом абсурдна,

натуралистична, сюрреалистична и по своим стихийным «стратегиям» сродни

экзистенциализму.

Мир абсурда – это своеобразный вызов надоевшему стереотипу нормы,

логики и порядка.

Натуралистичность этой лексики в ее обнаженности, бесстыжести,

преувеличенном интересе к физиологии и всему низменному.

Аморальность ее откровенна, искренна, хотя и вызывающа, провоцирующа.

Чувства меры она не знает и заходит порой слишком далеко.

«Сюрреалистичность» запретной лексики в ее вещной конкретности,

зачастую смещенной, искаженной и нелепой. Ошеломляюще необычно и странно

стыкующиеся детали изобразительных средств этой лексики свидетельствуют о

безудержной фантазии ругателей, в основе своей страшно упрощенной, но тем

не менее имеющейся [Devkin 1996: 36].

С точки зрения психологии, существует три причины, которые

предшествуют ругательствам и вызывают эту реакцию человека. Цепочку этих

причин немецкий лингвист Райнхольд Аман представил в виде следующей схемы

(схема 1):

Причины употребления сниженной лексики (по Р. Аману):

Фрустрация (чувство разочарования)

v

Аффект (состояние напряжения)

v

Агрессия (ругательства)

Таким образом, считает Райнхольд Аман, ругательство является

вербально-агрессивыным действием, которое случается в состояние возбуждения

и вызвано чаще всего каким-либо озлоблением [Aman 1982: 153].

Психологи считают, что во многих случаях «выругаться» – полезно для

здоровья. Еще Ф. Ницше заметил, что фрустрация порождает в человеке чувство

агрессии и аффекты [Ницше 1997: 300]. И если человек не дает волю своим

накопившимся эмоциям, своей злости, ненависти, гневу или подавляет в себе

досаду, то это может привести его к психическим заболеваниям, которые в

свою очередь могут спровоцировать заболевания таких жизненно важных органов

как сердце, желудок, желчный пузырь и т.д. Результатом данных заболеваний

могут быть как легкие формы неврозов, так и тяжкие формы маниакально-

депрессивного помешательства. И поэтому можно сказать без всякой иронии,

что ругань (брань) полезна для нашего здоровья.

Однако ругательства, с другой стороны, могут являться и вредными для

нашего здоровья, прежде всего тогда, когда мы неправильно понимаем точку

зрения оппонента, и, вступив в брань, можем вызвать неадекватную ответную

реакцию. Последствия такой реакции непредсказуемы. Исходя из этого, можно

сделать вывод, что правильно выбранное ругательство может быть по

значимости больше чем физическое воздействие. В пословицах русского языка

не даром сказано: «Слово больней дубины бьет».

В тоже время некоторые ругательства, не подкрепленные ярким

эмоциональным выражением ругателя, могут быть восприняты в шутку, не со

зла. Т. Дж. Галлино, исследовавший процессы, проходящие в молодежном

сленге, уверен, что употребление подростками инвективной лексики происходит

чаще всего «из любви к искусству», т.е. только потому что им нравится

ругаться, выражая таким образом грубую и невсегда уместную, но иронию

[Галлино 2003: 4].

Для создания иронического эффекта в молодежной коммуникативной среде

также зачастую используются диалектные вкрапления. Так как для немецкого

языка, в силу его своеобразного исторического развития, особое значение

имеют территориальная дифференциация, активность диалектов на немецкой

почве гораздо ощутимее, чем во многих других странах. Это приводит к тому,

что местные особенности немецкой разговорной речи выражены сильнее, чем,

например, в русском или французском языках.

Но в общей своей массе, как считает Теодор Константин, территориальные

диалекты – категория пережиточная. Их носителем является преимущественно

крестьянство. Диалекты уже не вызываются к жизни существующими общественно-

экономическими условиями, а, напротив, продолжают существовать, несмотря на

новые условия. Диалекты постепенно разлагаются, деформируются, нивелируются

и приближаются к литературно-нормированному общенациональному языку.

Слабеющую роль диалекта у немцев демонстрирует эстафета поколений.

Речь дедов сильно диалектно окрашена. Родители сохраняют диалектный

интонационный рисунок и часть фонетического строя. Среднее поколение

допускает отдельные региональные вкрапления, а дети в основном владеют

общенемецкой литературной нормой, сохраняя иногда и диалект, на который они

свободно переключаются и который в их применении уже сильно видоизменен и

приближается к литературному языку. Чаще всего тот или иной диалект

используется молодежью с целью «пошутить» над старшим поколением, показать

тем самым характерные особенности речи взрослых. Еще одной причиной

обращения к диалекту является оригинальность диалектной брани, также

несущей в себе комические оттенки.

В отношении бранной лексики немецкого языка, можно отметить два

наиболее ярких диалекта: берлинский и кельнский. Берлинцы с давних пор

знамениты своей нецензурной лексикой. Ни один другой город ежегодно не

пополняет свой лексикон таким количеством бранных слов и не в одном другом

городе не употребляют так часто эти слова в обиходной речи «и стар и мал».

Эти ругательные «канонады», которые в самом деле могут вызвать ощущение

враждебности, являются часто безобидными выражениями. Характерными для

берлинского диалекта ругательствами являются те, которые наполнены иронией

и издевкой, но означают больше умение владения языком, нежели желание

оскорбить или задеть оппонента. Нельзя назвать берлинцев миролюбивыми или

любезными, и куда уж это не те люди, которые полезут за словом в карман.

Берлинский диалект, как известно, занимает ведущее положение в

немецкоговорящем пространстве в различных областях речи, в том числе и в

запретной лексике. Используя в своей речи ругательства, берлинская молодежь

отражает не только горечь и озлобление, но и не упускают возможности

отражения самоиронии и сатиры [Constantin 1986: 24].

Для менталитета кельнцев характерно частое употребление различных

ругательств, но это в большинстве случаев можно отнести лишь к

эмоциональности их характера. Это маленькая «галерея», которая подчеркивает

недостатки, слабости, формальности, даже если они произнесены, как правило,

на высоких тонах. Даже в случае того, что в дословном понимании эти

ругательства означают что-то неприличное. Кельнский диалект не является

языком людей, действующих «тихой сапой». Они употребляют данную лексику

легко и непринужденно, а главное всегда с душой [Farver 1988: 6].

Молодежь с ее бравадой всем «запретным», а потому – «взрослым», не

может обойти своим вниманием столь оригинальные формы самовыражения и,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5